“Славянский базар”: до каких “журавлей”Станиславский и Немирович-Данченко засиделись?
Летом 1897 года, как вспоминает сотрудник газеты «Новости дня» и член московского отделения Театрально-литературного комитета Владимир Иванович Немирович-Данченко, его ученики старшего и второго курса “практиковались”: они давали спектакли для крестьян – утром, от пяти до двадцати копеек, и вечером — для сельской “интеллигенции” до рубля за билет в одном из сельских клубов.
Далее в своих воспоминаниях Немирович-Данченко пишет:
“… я послал еще письмо Константину Сергеевичу Алексееву. Короткое письмо, в котором писал, что хотел бы поговорить с ним на тему, которая, может быть, его заинтересует, и что буду в Москве 21 июня.
В ответ на это я получил срочную телеграмму. Эта быстрота ответа о чем-то говорила. Приходила мысль, что моя записка попала прямо в цель.
Очень буду рад ждать вас 21 июня в 2 часа в “Славянском базаре”…. ”
В обозначенное время – в 2 часа 21 июня (3 июля по новому стилю) в ресторане “Славянский базар” и началась историческая встреча, итоги которой известны практически всем – создание Московского Художественного Театра. Завершалась же встреча в тридцати верстах от Москвы недалеко от станции Тарасовка Ярославской железной дороги. Тут, в имении Любимовка была дача Константина Сергеевича Алексеева (Станиславского), директора Промышленного торгового товарищества и потомственного почетного гражданина.
Но фактическое, точное место начала этой исторической встречи — ресторан “Славянский базар”, известно сейчас далеко не всем (кроме конечно тех, кому посчастливилось побывать в ресторане). Многие ошибочно полагают, что это и есть то само здание под номером 17 на Никольской улице, на котором пару лет назад была еще вывеска “Славянский базар”.
Если сейчас заглянуть за постоянно закрытые железной дверью ворота во двор, внутрь владения 17, то можно обнаружить заброшенный «пустырь» и какие-то «развалины». Вот именно здесь то, во дворе дома 17 по Никольской и находился известный в конце 19 начале 20 века ресторан “Славянский базар”.
Чем же этот ресторан, кроме исторической встречи двух “гигантов”, реформаторов театра, был так известен? И почему такое странное название – базар, да еще славянский ?
История эта началась в 1869 году, когда товарищество “Пороховщиков и Азанчевский” получило от ведомства православного исповедания (Синодальное ведомство) в долгосрочную аренду для переустройства владение по Никольской 17 с двухэтажным корпусом типографии. Видимо, отставные гвардейские штабс-капитаны Пороховщиков и Азанчевский умели и знали, как и с кем “договориться”. Справедливости ради необходимо отметить, что ранее партнеры уже построили на Ильинке 3 первые в Москве теплые торговые ряды, и выполняли некоторые подрядные работы. Так что опыт строительных работ товарищество действительно уже имело.
Помимо строительной деятельности Пороховщиков принимал активное участие в деятельности Славянского благотворительного общества, учрежденного кружком Московских славянофилов еще в 1858 году. Кроме славянофильских идей Пороховщиков активно пропагандировал и идеи о коренном улучшении быта простого народа. Он полагал, что одной из причин нищеты народа является алчность перекупщиков-спекулянтов, вздувавших цены на продукты питания. И тут появляется новая площадка – Никольская 17, где и можно было реализовать идеи “свободной”, без перекупщиков торговли самими сельскими тружениками произведенной ими продукции.
Предложенная товариществом “Пороховщиков и Азанчевский”, как бы сейчас сказали девелоперы, концепция застройки заключалась в создании целого комплекса, состоящего из комфортабельной гостиницы и зала для концертов и собраний. Но центром проекта, и основой его экономического существования должен был стать большой теплый крытый рынок, приспособленный для торговли сельчанами в любой сезон. Для гостиницы и зала надстраивалось и переоборудовалось взятое в аренду здание по Никольской 17. Для крытого же рынка в глубине этого владения, за зданием будущей гостиницы планировалось построить отдельное сооружение по уникальному по тем временам для Москвы проекту. Это было полукруглое в плане здание с высоким центральным залом, освещаемое через застекленную крышу. На галереи второго этажа, которая опоясывала внутренне пространство, размещались еще и отдельные небольшие торговые помещения.
Вот почему весь этот комплекс и получил, не без основания на то, символическое название “Славянский базар”.
Переустройство под гостиницу бывшего корпуса типографии и отделка фасада выполнились по проекту профессора архитектуры Р.А.Гедике, который работал главным образом в Санкт Петербурге. По некоторым источникам в проектировании полукруглого здания для рынка принимал участие помощник архитектора Н.И. Антонов. Но возможно, и, скорее вероятнее, изначально это сооружение строил приглашенный Пороховщиковым из Вены молодой архитектор Август Вебер, о чем будет чуть подробнее ниже.
До настоящего времени сохранились отдельные элементы декоративного оформления фасада гостиницы, выходящего на Никольскую: между окнами на уровне третьего этажа панно с грифонами (или жар-птицы ?), над которым располагается гирлянда из фруктов и овощей.
А вот практически не замечаемая прохожими ваза на фронтоне крыши над центральным входом фактически утеряла декоративное оформление – приходится только догадываться, что за звери там такие с рогами. Да к тому же, одному из них рога то и “поотшибали”…
Любопытно сравнить вид гостиницы “Славянский базар” в конце 19 века и нынешний вид Никольской… Как говорится: “….Думайте сами, решайте сами….”
 |
 |
Александр Александрович Пороховщиков, причисляя себя к убежденным «монархистам-народникам», хотел максимально воплотить в “Славянском базаре” свои идеи, создавая его как «Палату русской славы». Именно с этой целью и был задуман зал “Русские беседы” для публичных лекций, выступлений и концертов. Зал был проектирован на 450 мест. Отделка зала деревянной резьбой в «русском стиле» была выполнена по проекту петербуржского архитектора и художника-декоратора А.Л. Гуна и П.Е. Кудрявцева.
«Русские ведомости» в конце 19 века писали, что в вечернее время “зала” освещалась «тремя солнцами» — электрическими лампами, специально доставленными из Лондона. По сравнению со светом обычных свечей это и представлялось тогдашним посетителям солнечным светом. А вот как критик В.В. Стасов, который неоднократно останавливался в “Славянском базаре” писал : «В высшей степени интересна и поразительна русская зала «Славянского базара» в Москве, не имеющая себе подобных во всей Русской империи, — так она изящна и нова…».
Зал украшали еще, как отмечали “Русские ведомости” изразцы, а также портреты «тех московских граждан, которые оставили после себя следы истинной благотворительности».
Но в истории наибольший “след” оставила одна, но “очень большая” картина, почти 4 на 1,3 метра – “Собрание русских, польских и чешских музыкантов”, часто именуемая просто “Славянские композиторы”. Сейчас это полотно находится в Московской Консерватории.
Эту картину написал Илья Репин, который вспоминает в автобиографии: “Зимою 1871 — 1872 годов, по заказу строителя “Славянского базара” А. А. Пороховщикова я писал картину, представляющую группу славянских композиторов: русских, поляков и чехов.… В. В. Стасов, с которым я только что познакомился, принял очень близко к сердцу идею этой картины и совершенно платонически радовался ее разработке; он с большими жертвами для себя, где только мог, доставал мне необходимые портреты уже давно сошедших со сцены и умерших деятелей музыки и доставлял мне все необходимые знакомства с музыкантами, состоящими в моем списке, чтобы я мог написать их с натуры.
Огромная картина, предназначенная висеть на довольно большой высоте, должна была быть написана декоративно, то есть широко, “на даль”, так как плата за нее определялась скромная — тысяча пятьсот рублей — и срок был короткий.
Опытные художники не могли скрыть своего презрения ко мне, выскочке: “Ведь вы только цены портите! Ну, где же вам справиться с этим размером? Ведь вы больших картин не писали? Попробуйте-ка… Уж самое бедное пятнадцать тысяч рублей надо за нее взять”… и т. д.
Самые серьезные укоры перенес я от художников уже с именами. С этим заказом Пороховщиков сначала обратился было к К. Маковскому, но тот запросил двадцать пять тысяч рублей.
Пороховщиков откровенно признавался мне, что ему это дело внове и что он может уделить на картину из сумм, предназначенных для всей роскошной декорации концертной залы, только полторы тысячи, и если я не возьмусь работать за эту цену, то он затянет панно драпировкой — вот и всё… Огромный зал “Беседа”, как объяснил он мне, кроме всей затейливой резьбы колонн, мебели и рам на портретах русских деятелей по всем отраслям культуры, которых около сотни, по всем закоулкам имеет русский узор, и это страшно заело владельцев.”
Список композиторов, который должен был быть представлен на этом огромном холсте, лично составил Н.Г. Рубинштейн – основатель московской консерватории. Никакие попытки ни Репина, ни Стасова уговорить Пороховщикова дополнить этот список еще двумя композиторами – Мусоргский и Бородин, ни к чему не привели. Пороховщиков, как вспоминает Илья Репин, ответил: “— Вот еще! Вы всякий мусор будете сметать в эту картину! Мой список имен музыкантов выработан самим Николаем Рубинштейном, и я не смею ни прибавить, ни убавить ни одного имени из списка, данного вам… Одно мне досадно, что он не вписал сюда Чайковского. Ведь мы, вся Москва, обожаем Чайковского”.
По поводу персонажей, представленных на полотне, у Репина состоялся еще один примечательный диалог. Уже в Москве, завершая работу над картиной (начинал писать полотно в Петербурге), Репина посетил Иван Сергеевич Тургенев и крайне отрицательно отозвался в том смысле, что не принимает “соединение” в одной сцене здравствующих композиторов, и уже покинувших сей мир. Репин пытался возразить. Вот такой диалог он приводит в своих воспоминаниях:
“ -В сюжете я не виноват, — оправдывался я, — мне список лиц дан заказчиком, и я не смел даже отступить от состава изображаемых мною фигур.
— Ну, что же, тем хуже для вас, а я не могу переварить этого соединения мертвых с живыми!
— Да ведь и живые музыканты не вечны, Иван Сергеевич, — лепетал я смущенно. — А вспомните полукруг Парижской академии художеств: там соединены лица художников на расстоянии трех веков Средневековья; художники, да еще сверху во святых сидят античные греки за пятнадцать веков раньше. И все на одной картине.
— Да, а я все же этого не перевариваю: это — рассудочное искусство… литература.”
Второй раз Репин встретился с Тургеневым уже на торжественном открытии ”Славянского базара” в 1872 году, приуроченному к открытию Политехнической выставки – 23 апреля 1872 г. Весь комплекс и зала “Беседы” имели огромный успех, полотно Репина было едва ли не центром всеобщего внимания. Тургенев уже в более дружеской манере сказал Репину:
“- А, вы? — ласково жмет он мне руку рукою в белой перчатке — мягко, аристократически. — Видите? Вы имеете успех…
— Да, — конфужусь я, — но вы от моего успеха не изменили вашего мнения о картине?
— Нет, нет, мой друг: мое мнение есть мое, и я с идеей этой картины примириться не могу.”
Спустя 25 лет, в 1897 году Репин, посещая ресторан (о ресторане чуть ниже) “Славянский базар” со своим знакомым, предложил посмотреть картину, и обратился к официанту. “Официант сказал, что надо достать ключ от главного; он постарается” – пишет Репин. Это фактическое свидетельство, что картина по-прежнему находилась в зале “Русские беседы”, но никак не в ресторане!
Сейчас, зачастую походя, не вникая в истинный смысл и не обращая внимание на исторические факты, приписывают, будто бы полотно Репина предназначалось для…. ресторана “Славянский базар”. Даже на официальном сайте Московской консерватории ошибочно указано: “….А после окончания войны здесь (речь идет о фойе Московской консерватории – mascara.org) разместили картину Ильи Ефимовича Репина (1844- 1930) “Славянские композиторы”, написанную им в 1871-1872 годах для гостиницы и ресторана “Славянский базар” на Никольской улице дом 17.”
Картина, как это очевидно следует из воспоминаний ее автора, не предназначалась, и никогда не размещалась в ресторане, которого на момент открытия “Славянского базара” просто еще и не было! Так что за “базар”, точнее говоря – за залу “Русские беседы”, должно отвечать !
Вот сохранившиеся фотографии зала “Русские беседы”, в котором, кстати, читал неоднократно лекции Погодин, и на которой хорошо различима картина Репина.
Гостиница “Славянский базар”, рассчитанная на 68 номеров, предоставляла первоклассный (на то время) сервис, и стала пользоваться огромным вниманием и популярностью. Тут останавливались Стасов и Чайковский, Римский-Корсаков и Нансен, и, конечно же, многочисленные купцы и промышленники, приезжавшие на расположенную недалеко — на Ильинке — биржу. Чехов, который часто посещал своего друга Суворина, останавливавшегося в “Славянском базаре”, описывал ее в своих произведениях: “Дама с собачкой”, “Чайка”.
Дела гостиницы “Славянский базар” шли превосходно, чего нельзя сказать о “экономической базе” всего проекта – самом базаре, выстроенном крытом рынке. Сельчане не очень-то охотно привозили свои товара на построенный для них рынок. Спустя чуть больше года после открытия гостиницы и рынка товарищество “Пороховщиков и Азанчевский” принимает решение переустроить это помещение под ресторан.
Еще в 1871 году Пороховщиков пригласил молодого, 33-х летнего Венского архитектора Августа Вебера (August Weber) для работы в Москву. Большинство источников указывают, что Вебер переоборудовал выстроенное для рынка здание под ресторан в 1873 (1874 ?) году. Но следует обратить внимание, что изначально проект самого рынка выделялся и архитектурной, и конструкторской новизной, по стилю отличающейся от работ Гедике. Поэтому нельзя исключить, что именно для этого проекта и был приглашен в 1871 году Август Вебер. Вряд ли, прибыв специально по приглашению в Москву, он не получил бы от Пороховщикова работы, а упоминаний о каких либо проектах Вебера в 1871-1872 обнаружить не удалось. В 1873 уже для обустройства ресторана, безусловно, требовались какие-то изменения в выстроенном здании уже теплого рынка, которые вряд ли вносили принципиальные изменения.
Фотографии интерьера ресторана “Славянский базар” конца 19 века практически полностью соответствуют сохранившимся описаниям здания рынка. Некоторые торговые помещения просто были переоборудованы в отдельные, приватные ресторанные комнаты-кабинеты для посетителей. Вот что писал П.Д. Боборыкин о ресторане “Славянский базар” в конце 19 века: «Зала, переделанная из трехэтажного базара, в этот ясный день поражала приезжих из провинции, да и москвичей, кто в ней редко бывал, своим простором, светом сверху, движеньем, архитектурными подробностями”.
С момента открытия ресторан “Славянский базар” отличался изысканной кухней и обслуживанием. Это был, по мнению Гиляровского, именно ресторан, а не трактир, коими в большинстве своим и были места “общепита” в Москве в 70-ые годы 19 века. Вместо половых (“белорубашечников”) — официанты, как писал Гиляровский, во фраках (по Бабарыкину — в казанах), мягкие кресла и “столы, покрытые свежим, глянцевито выглаженным бельем” (П. Бабарыкин). Все это сразу сделало ресторан знаковым, престижным заведением на европейский манер. Шеф-поваром был Владимир Иванов, который обучался поварскому искусству в Париже. Видимо он и совместил традиционные русские блюда с европейскими приемами приготовления и кулинарией. Ресторан был рассчитан уже не на “простой” народ, а на состоятельных посетителей, главным образом на промышленников и купцов.
По мнению В.И. Немировича-Данченко, «ресторан при гостинице «Славянский базар» был как бы серьезнее других…». Ресторан посещали и артисты расположенного совсем рядом Малого театра, где часто отмечались бенефисы. Здесь же Федор Иванович Шаляпин, певец частной мамонтовской оперы, получил приглашение от представителя императорских театров В.А. Теляковского выступать на сцене Императорского Большого театра.
С рестораном “Славянский Базар” сложились определенные традиции, которые вспоминает Гиляровский:
“ Обеды в ресторане были непопулярными, ужины тоже. Зато завтраки, от двенадцати до трех часов, были модными, как и в «Эрмитаже». Купеческие компании после «трудов праведных» на бирже являлись сюда во втором часу и, завершив за столом миллионные сделки, к трем часам уходили. Оставшиеся после трех кончали «журавлями».
-Завтракали до «журавлей», — было пословицей. Она возникла не случайно. Когда богатая компания заканчивала трапезу шампанским и кофе с ликерами, она могла потребовать «журавлей». «Журавлем» назывался запечатанный хрустальный графин, разрисованный золотыми журавлями, в котором был превосходный коньяк, стоивший пятьдесят рублей. Некоторые даже коллекционировали эти пустые графины”
Встреча Немировича-Данченко и Станиславского как раз и началась в 2 часа, а ресторан они покинули далеко по полудню, перебравшись на подмосковную дачу Станиславского. Заказали ли они своих “журавлей” ?
Чтобы разобраться в этом вопросе, необходимо сделать небольшой экскурс в историю коньячного производства в Российской Империи. Лучшим коньяком (бренди ?) и именно за 50 рублей был коньяк Шустова, который действительно разливался в расписанные графины.
Род Шустовых восходит к началу 17 века и происходил из крестьян. Но они занялись успешным делом, связанным с соляным промыслом и торговлей. Во времена Петра I Шустовы были более уважаемые купцами, нежели Демидовы, и позже они получили дворянство, продолжая свое соляное дело уже Москве. Прекратив торговлю солью, Николай Леонтьевич Шустов в 1863 году основал новое дело – занялся производством алкогольной продукции. Уже в 1880 вместо первого и единственного перегонного чана на Маросейке “Шустов и сыновья” имели целое производство на Пресне, свои склады и магазины. Ассортимент был уже достаточный, а наибольшую известность имени настойки. «Зубровка», «Спотыкач», «Запеканка», «Ерофеич», «Рижский бальзам», «Рябина на коньяке», «Мандариновая», «Кавказский горный травник» — это все создано Шустовым! Многие названия знакомы, не так ли ? 🙂
Дела шли хорошо. Во многом благодаря своеобразной рекламе: компании молодых людей приходили в заведения и требовали Шустовкой водки и настоек. Если они получали отказ – не всюду поначалу закупалась водка и настойки Шустова – компания со скандалом уходила из трактира или ресторана. Как правило, после этого, хотя бы из любопытства хозяева заказывали партию Шустовской продукции. Наверное это был один из первых, реальных опытов сетевой рекламы – как ни как, а про подобные скандалы всегда любили “поговорить” ! А особенно в молодежной компании… что там всякие нынешние “вирусные” технологии – никакого интернета, а результат колоссальный ! 🙂 Шустова вскоре знали все!
Шустов стремился расширить свой ассортимент. В 1899 году Шустов приобретает коньячный завод Нерсеса Таиряна в Армении (в Эриваньской крепости, затем “Ереванский коньячный завод”, а ныне Pernod Ricard Armenia) Таирян уже имел достаточный опыт коньячного производства, но младший брат Николая Николаевича, заменившего к тому времени уже отца — Василий, оправляется во Францию (во Франции же учился и управляющий заводом Мкртич Мусинян), откуда привозит технологические карты производства французских коньяков и даже французские бочки. Говорят, некоторые “работают” до сих пор. Результат был отменный. И тут опять сработала находчивость Шустова: В 1900 в рамках Всемирной выставки в Париже проходил конкурс французских коньков “вслепую” – дегустаторы не знали даже список представленных производителей. Каким-то образом (деталей этого маркетингового хода не удалось найти !) Шустов анонимно представил на конкурс свои образцы, точнее сказать, конечно же, Ереванские.
И… этот напиток получил Гран-при. Самое главное, Шустов стал единственным нефранцузским виноделом, который получил право использовать слово «cognac » на этикетках своих напитков!
В 1900 году Шустовы выкупают Акционерное общество Черноморского виноделия в Одессе, а затем и в Кишиневе (Молдавия), где Шустовы начали производить коньяк “Белый аист”.
А вот как выглядели графины Шустовского коньяка:
Бытует мнение, что Черчилль любил именно армянский коньяк, с которым его познакомил Сталин на Ялтинской конференции в 1945 году. Это был 50-ти градусный “Двин”. Говорят, что Уинстону Черчиллю каждый месяц отсылалось 12 бутылок. Быть может где-то в архивах и сохранились соответствующие документы — учет все же должен был вестись:), но разные источники все же говорят об этом. Однажды, “что-то пошло нет так”… Черчилль дал знать, что качество коньяка стало “не то”. Сталин велел выяснить, в чем дело. Будто бы, мастера купажа “Двина”, Маргара Седракяня, сослали в Сибирь(по воспоминаниям сына — мастера выслали в Одессу :)). Понятное дело, его тут же вернули, и даже восстановили в партии, а Черчиллю вернули его маленькую радость. Уже много позже Седракяну присвоили звание Героя Социалистического Труда, и наградили многими медалями. В 1972 году французский коньячный дом «Камю» наградил его большой серебряной медалью «Рыцарь дегустации» — знак высшего отличия.
Какой именно коньяк от Шустова (и от Шустова ли?) за 50 рублей расписанный журавлями подавался в “Славянском базаре” в начале 20 века точно сказать не представляется возможным. Никаких упоминаний о 50-ти рублевом графине коньяка, кроме Шутосвского найти не удалось. Это мог быть “Белый аист”, которого Гиляровский “переименовал” в журавля, или один из коньяков Ереванского производства, признанный в Париже как «cognac». Так или иначе, Гиляровский (других источников найти тоже не удалось) приводит поговорку “Завтракали до “журавлей””, которая для знающих людей точно обозначала время и место встречи прошедшей встречи: компания засиделась именно в “Славянской базаре” после завтрака, и после трех часов заказала 50-ти рублевый графин коньяка.
Т.к. коньяк Шустов начал поставлять только в начале 20 века, а встреча Немировича-Данченко и Станиславского было в 1897 году, то дождаться этих журавлей они не могли 🙂
Вернемся на саму Никольскую и вспомним об Александре Александровиче Пороховщикове. Современники признавали его неоднозначной личностью, многие не принимали его политических взглядов, кто-то считали его дельцом и прожектером — тот же Иван Сергеевич Тургенев в письме к Стасову называл его “Хлестаковым”. Но именно Пороховщиков после встречи с Императором Александром II организовал в своем “Славянском базаре” сбор пожертвований и средств для русских солдат на Шипке и Плевне. Да и для Москвы он сделал не мало.
Пороховщиков первым вместо мягкого известняка, от которого образовывалась вредная пыль, для мощения улиц стал применять твердые породы камня – диабаз и диарит. А еще он первым использовал асфальт для дорожного покрытия. Никольская – едва ли не первая улица в Москве, которая и была заасфальтирована именно Пороховщиковым.
Нынче тротуарное и дорожное покрытие достаточно заметно изменилась,– видимо кому-то очень нравится плитка (или, быть может, что-то связанное с ней ? 🙂 ) и отсутствие работающей “ливневки”. Любопытно, как долго это “передовое” дорожно-тротуарное покрытие “проживет” – асфальт то Пороховщикова исправно служил городу более 25 лет !
Здание гостиницы “Славянский базар” худо-бедно сохранилось, в зале “Русские беседы ” сейчас театр Покровского. Здание рынка, переоборудованное под ресторан “Славянский базар”, было полностью уничтожено пожаром в 1993 году. До сих пор следы этого загадочного пожара позорно скрывают от разукрашенной для туристов Никольской железными воротами.
Так что, выражение “За “базар” ответишь” – когда-то обретет реальный смысл, хочется верить!