Дом Нирнзее

 

Слово “небоскрёб”,  давно уже стало настолько привычным, что даже и мысли не возникает,  что что-то скребет небо.  А скребет небо простой “Skyscraper”, который  “дословно” и переводится как “небесный скребок”  — небоскрёб!

Однако в самом начале 20 века в Москве в обиход вошла и другая интерпретация, обозначение нового слова  и самого явления – высотного строительства – “тучерез”. Сейчас конечно “тучерез” звучит непривычно и достаточно забавно, но именно этой своей необычностью слово и заставляет задуматься о том, что тут такого «понастроили”, да и о особенностях высотного строительства..

Впервые слово “тучерез”  “прозвучало” и стало входить в Москве в обиход  в 1904-1905 годах, когда 34 летний архитектор Осип Осипович Шишковский построил доходный дом для Федора Ивановича Афремова, заработавшего свое состояние на водочном производстве.  Дом Афремова на Садово-Спасской, 19 высотой 35 метров, имел 8 этажей,  был построен в 1904 году, и стал самым высоким домом в Москве. По сравнению с первым “официальным” небоскрёбом, построенным в 1885 году в Чикаго для страховой компании (10 этажей, 42 метра), первый Московский тучерез немного все же не достягивал. Но в отличие от Чикагского здания  в Москве тогда еще не использовался стальной несущий каркас, который во многом и обусловил впоследствии бурное развитие “небоскрёбостроения” за океаном.

И тем знаменательнее, что в  1913 году “техник архитектуры” (так он подписывал свои проекты) Эрнст-Рихард Карлович Нирнзее построил “по старинке”, без несущего металлического каркаса, свой доходный дом высотой уже более чем 40 метров в Большом Гнездниковском переулке ,10. На  долгие годы именно этот дом и стал у Москвичей ассоциироваться со словом “тучерез”.  “Дом Нирнзее” в 10 этажей стал на тот момент самым высоким домом,  превысив дом Афремона более чем на 5 метров.

Но не только этот “высотный” рекорд сделал “Дом Нирнзее” столь памятным и значимым и для истории, и для архитектуры Москвы. С этим домом связано множество легенд,  реальных событий и  историй, судеб театров, известных деятелей культуры и политики. Как только Дом под номером 10 в Большом Гнездниковском переулке не называли: и “Домом Нирнзее”, и “Тучерез”, и “Небоскреб”, и “Дом женихов” и “Дом дешевых квартир”, а еще — “Чедомос”, и “Дом Рубинштейна”.

Участок в Большом Гнездниковском переулке  Эрнст-Рихард Карлович Нирнзее купил в 1912 году у предыдущего владельца – А.И. Быстровой, которая неудачно пыталась надстроить (перестроить)  расположенные на этом участке старые невысокие — 1 и 3-х этажные дома. Во время работ один из домов обрушился, погибли рабочие, и добрые на слухи горожане стали приписывать этому месту разные мистические  выдумки —  проклятое место !

Но эта история не остановила Нирнзее 5 мая (17 по новому стилю) 1912 года подать прошение  городским властям, в котором он писал: “….Прошу разрешить мне по сломке существующих строений …выстроить вновь каменное в 9 этажей жилое строение для маленьких квартир, с жилым полуподвалом”. Далее в запросе архитектор уточнял: “…с отдельной столовой над частью 9 этажа, центральным водяным отоплением, проездными воротами под сводом”. Разрешение было получено быстро и уже летом 1913! года здание было возведено под крышу, и началось внутреннее обустройство. Трудно не согласиться – очень быстро !

Правда, не обошлось опять-таки без злоключений. Еще во время строительства была создана специальная комиссия, в которую входили инженеры, строители и архитекторы, которая настаивала на уменьшении на один этаж почти построенного здания. Нирнзее удалось отстоять свой дом – доказать состоятельность своих расчетов. Но тут же случилась следующая напасть – 28 июня 1913 году  во время строительства возник пожар, не нанесший  большого ущерба, но вызвавший прибытие большого количества пожарных нарядов, и, соответственно, их недовольство. Репортер “Голоса Москвы” Владимир Гиляровский, которому с трудом удалось пробраться к месту событий, писал затем, что в случае возможных пожаров из-за узости переулка, пожарным расчетам будет практически не возможно добраться до места возгорания.  Вскоре самому дому  стали приписывать и другие легенды,  проверить которые не  всегда теперь уже представляется возможным.  Якобы сразу после постройки дома, когда в него переселилась семья самого архитектора, его супруга на лестнице подвернула ногу, и долгое время, будучи  ограничена в движении из-за полученного растяжения, стала “слышать голоса”. Некоторые жильцы тут же “подхватили эту “напасть” – они тоже стали жаловаться, что в доме слышатся “голоса”. Стали обвинять Нирнзее в каком-то “темном” умысле, или даже в шпионаже за расположенным рядом охранным отделением полиции, при помощи установленных  акустических приборов.  Все попытки объяснить, что ему, как домовладельцу, нет никакого резона “пугать” жильцов, не снимали у “праведных” горожан подозрений в “нечистом месте”, в “порче” дома.  Уже после начала Первой Мировой Войны,  когда в Москве начались массовые притеснения немецкого населения,  сын архитектора, якобы, пристрастившись в бутылке, погиб, упав с крыши… В довершении ко всему Москвичи стали  замечать на крыше дома (где были и металлические конструкции ограждений) загадочное сияние. Видимо, что такое огни “святого Эльма” знала далеко не бо́льшая часть населения, которая свято и окончательно уверовала в “нечистое” место. Говорят, что будто бы хотели пригласить даже из близ расположенного монастыря для “очистки” здания, но добрые “святые” отцы отказали “ближнему своему”  в такой просьбе.

В окружении сохранившихся к 1913 году построек 18-19 веков высоченный дом Нирнзее действительно нельзя было не заметить. На фоне своих соседей  дом выглядел буквально “вызывающе”, и, безусловно, привлекал к себе внимание, лишая статуса доминанты и стоявшую на углу Тверской и бульвара церковь “Церковь Димитрия Солунского” и, отчасти, расположенную неподалеку  колокольню Страстного монастыря.

     

Выгодное расположение во многом способствовало, быстрому заселению дома, что подтвердило прозорливость Эрнст-Рихард Карловича Нирнзее. Уже в поданной им заявке на строительство раскрываются способности Нирнзее не только, как архитектора и строителя, но и как предпринимателя. Он точно “вычислил”, как сейчас принято говорить, целевую аудиторию – потенциальных арендаторов, съемщиков квартир. Это были успешные, достаточно уже состоятельные (но еще не для роскошных многокомнатных квартир дорогих доходных домов) адвокаты и врачи, художники и актеры, журналисты и служащие близлежащих контор. Как правило это были энергичные и предприимчивые люди еще не успевшие обзавестись семьей и не обремененные бытовыми заботами Поэтому практически все квартиры хотя, как и указывал Нирнзее в своем заявлении —  “маленькие” — от 27 до 48 квадратных метров —  были хорошо благоустроены и рассчитаны на проживание одного человека, холостяка.  И, что самое главное,  доступны этому “среднему классу” для съема или покупки. Именно поэтому этот дом получил еще одно  название – “дом холостяков» или — “дом дешевых квартир”.

Архитектор, применил коридорную (гостиничную) систему, когда на этаже располагалось не 2-4  квартиры на подъезд, как в то время  было принято в “богатых” доходных домах, а более 30 однотипных однокомнатных квартир. И только в торцах коридора, который фактически объединял несколько подъездов, предусматривались 2-3х комнатные квартиры для небольших семей.

Для всех ”маленьких” квартир  взамен отсутствующих в них отдельных кухонных помещений Нирнзее предусматривал создание на крыше здания “отдельной столовой над частью 9 этажа”. Фактически это был еще один, полноценный  – 10 этаж здания, почти “пентхауз”, с выходом на крышу и своей смотровой площадкой. Кроме того на этажах предусматривались “самоварные” комнаты, в которых дежурные горничные  для жильцов всегда имели растопленный самовар. Горничные также приносили доставляемые по специальному лифту продукты и еду из столовой (по сохранившимся воспоминаниям столовая работала на 1ом этаже) в квартиры проживающих. Нирнзее  предусмотрел  и  “жилой полуподвал” как дополнительное пространство, где бы жильцы дома могли принимать гостей и устраивать большие “приемы”, отмечать праздники. В общем, получалась своеобразная, во многом опередившая свое время, новая модель общественного проживания,  Именно эта модель и была позже скопирована в некоторых домах Советского периода, так называемого, периода конструктивизма,  Например, в доме для работников Госстраха (1926 год) и в доме Наркомфина.(1930 год).

В настоящее время “дом женихов” практически полностью скрыт за фасадом дома 1940-го года на  углу Тверской и бульвара, известного как “дом под юбкой”.  Но все же достаточно хорошо на уровне 10 этажа еще можно различить (лучше всего с бульвара) небольшое мозаичное панно “Русалочка”.

     

Обрамленное лепным орнаментом панно является авторской копией одноименного панно на гостинице Метрополь (на правой части фасада, выходящем не Театральный проезд) художника Александра Яковлевича Головина. Есть легенда, будто бы  Нирнзее  мог рассматривать (в подзорную трубу? J ) эту мозаику в Гнездниковском переулке из своей предыдущей квартиры, расположенной в его же  доходном “доме со скворечником” в Трехпрудном переулке. Если внимательно рассмотреть панно, то можно заметить своеобразную дугу на плитках в верхней трети панно. Это связано с тем, что  первоначальный вариант “Русалочки” для “Метрополя” размещался не в прямоугольном проеме, а именно в полукруглом завершении. Поэтому можно уверенно утверждать, что были использованы одни и те же “формы” и работа по изготовлению панно для Дома Нирнзее выполнялась, как и для Метрополя,  на заводе Саввы Мамонтова “Абрамцево”.

Вот как вспоминает сам Головин о своей работе для Метрополя “Уже после своего финансового краха Мамонтов продолжал руководить своей керамической мастерской “Абрамцево” (за Бутырской заставой). В мастерской этой я работал довольно долго, вплоть до переезда в Петербург. В ней по моим эскизам были сделаны панно для “Метрополя” ”.

В сети есть упоминания, что якобы во время ремонта “Метрополя” в 1989 году оригинальная керамика Головина была передана в Финляндию (?), а для Москвы были выполнены современные копии. Так, что не исключено, что панно на Доме Нирнее и стало сохранившимися  в Москве фактическими ОРИГИНАЛОМ работы  Головина.

Сам Гнездниковский переулок имеет небольшой изгиб, но глядя на фасад дома Нирнзее это практически не бросается в глаза. Вот, что для этой оптической иллюзии предлагал Нирнзее в своей заявке на строительство: “Пять выступов  по фасаду сделаны исключительно с целью, во-первых, разнообразить большую плоскость фасада, и, во-вторых, средним выступом сгладить  излом границы земли посредине владения…”. Сейчас на уровне 8 и 9 этажей все еще “разнообразят” фасад маски львов, расположенные под богатым растительным лепным орнаментом, и два панно с мужской фигурой.

    

 

http://mascaron.org/?pid=1976                  http://mascaron.org/?pid=1975

Но изначально между окнами на 9-ом  этаже были и полноростовые античные (насколько можно судить по фотографии 1930х годов)  барельефные изображения.  Такое декоративное оформление фасада – верхнего этажа зрительно “облегчает” фасад и концентрирует внимание именно на “вершине” дома, делая ее композиционным центром.

Сегодня еще на некоторых этажах на том же фасаде в Гнездниковсков можно  обнаружить спроектированные Нирнзее железные ящики для цветов на окнах – архитектор надеялся, что сами жильцы будут “оживлять” цветами этот темный, зажатый  в узком переулке фасад своего дома.  А чтобы в квартирах, выходящих в узкий Большой Гнездниковский переулок, все же было  больше света, многие окна архитектор спроектировал высокими, начинающимися  практически от пола.

Судя по всему, не все надежды архитектора на жильцов дома в полной мере сбываются в наше время,  а о “сознательности” в отношении  озеленения фасада тех, дореволюционных обитателей дома воспоминаний обнаружить не удалось, хотя на одной из фотографий 30-х годов (см. ниже) можно различить, что озеленителей тогда было больше.

Но зато сохранилось много воспоминаний о ставшей знаменитой Крыше дома Нирнзее ! Прежде всего, еще в мае 1913 года сам архитектор  в интервью для “Московского листка” говорил:  “Поверите ли, я до сих пор не могу налюбоваться видом Москвы отсюда… Да что я… Даже мои каменщики в праздничные дни забираются сюда, наверх, и простаивают в молчаливом созерцании целые часы”. Практически до начала 30-х крыша  дома Нирнзее была чуть не самой высокой, и с нее открывался панорамный вид весь город.

До сих пор не удается точно идентифицировать этот персонаж на крыше. С одной стороны, головной убор, характерный для автолюбителей того времени, может указывать на Нирнзее, который был челом Московского Автомобильно общества,  к тому же на крыше нет еще ограждения, и вряд ли посторонний человек мог там находиться во время строительства. С другой стороны, персонаж не соответствует описанию Нирнзее, которое сохранилось в архивах Московской охранки: он попал под подозрение в 1905 году, имея, якобы, какое-то отношение к организации собраний у себя на дому.

Летом 1915 года «Товарищество В. Венгеров и В. Гардин», которое стало именоваться “Киночайка” (не обошлось без Чайки Художественного театра !) оборудует на крыше дома Нирнзее зимний кинопавильон. Эта крыша с самого начала вызывала недоброе отношение к себе со стороны Московских пожарных, но изначально плоская крыша проектировалась  архитектором именно как “обитаемая”. Были даже изготовлены специальные свинцовые тонкие листы, которые долгое время (была заменена на гудронное покрытие в начале войны в 1941-1942 гг.) и обеспечивали надежную изоляцию. Так или иначе, но “Товариществу” удалось договориться с пожарными,  пообещав соблюдать их требование, не собирать одновременно более 100 человек в павильоне.  Кроме съемок  в помещении павильона на Крыше планировалась  и  школа для кинематографистов, включающая актерское и операторское мастерство,  режиссуру (постановку) и грим.

Владимиру Ростиславовичу Гардину, имевшему к тому времени и опыт театрального актера, и режиссерский  опыт в кино, не составляло труда приглашать в новый павильон  актеров находившегося поблизости  Художественного театра, театра Таирова и расположенного в доме театра-кабаре. На крыше Гардин снял несколько фильмов. Сохранилась воспоминания, что во время съемок  одного из трюков специально приглашенный артист цирка  Бек-Назаров (Амо Бек) едва не погиб.  Водосточная труба, по которой он начал спускаться, неожиданно  отошла от стены, но каскадеру  чудом, цепляясь на небольшие кронштейны,  удалось все же спуститься вниз. Ко всеобщему разочарованию изображение, из-за технических проблем с кинокамерой, оказалось раздвоенным, и пленку забраковали.  Бек-Назарову был выплачен гонорар, по тем времена существенный – 500 рублей. Переснимать эпизод уже не решились: никто не соглашался повторить этот трюк, да и бюджет  “Киночайки”  уже не позволял – это был 10-ти серийный  фильм, и каждая серия имела строгий бюджет, рассчитанный от доходов предыдущей серии. Вот как вспоминал этот трюк, ставший в последствии известным армянским (советским) режиссером,  Амбарцум Иванович Бек-Назаров: “Но, где-то на уровне седьмого этажа труба, выскочив из пазов, свободно раскачивалась в воздухе. Я окаменел от ужаса. Толпа, собравшаяся  внизу, тоже замерла, поняв, что, быть может, настали последние секунды моей жизни…. Терять мне уже было нечего, и я решил преодолеть опасное пространство, держась не за трубу, а за кронштейны, за которые она крепилась. Но кронштейны были забиты в стену почти до основания: за их свободную часть можно  было ухватиться только тремя пальцами. Кроме того, какое-то время я должен был висеть на одной руке, а другой вслепую отыскивать очередной кронштейн. Но все обошлось, Мои натренированные пальцы не подвели меня. Когда я, едва держась на ногах, спустился на землю, толпа разглядывала меня так, как будто я и  в самом деле был исчадием ада….” Много лет спустя, в 1966 году киностудии “Арменфильм” было присвоено имя А. Бек-Назаряна.

Взгляды учредителей товарищества, с одной стороны, предпринимателя (Венгерова), а с другой стороны – “человека искусства”  (Гардина) стали расходиться. Гардин покинул Товарищество, и в мае 1916 года “Киночайку” в павильоне на Крышу сменила “Кофе-крыша”, о чем чуть ниже.

“Киношная” традиция была продолжена в 1924 году, когда в доме Нирнзее    заработала «Ассоциацию революционной кинематографии» (АРК). Эта ассоциация  была образована  по инициативе литераторов и кинематографистов, среди которых были  С. Эйзенштейн, В. Пудовкин,  Л. Кулешов Я. Куликов, В. Ерофеев. Но даже лозунг ассоциации «Кино на службу стране советов» не уберег ее от роспуска в 1935 году на 1-м Всесоюзном совещании творческих  работников кинематографии.

Однако Крыша дома Нирнзее продолжила и позже притягивать к себе кинематографистов.  На Крыше снимались известными эпизоды из таких фильмов, как “Служебный роман” (Эльдар Рязанов, 1977 ),  “Сказки… сказки… сказки старого Арбата” (Савва Кулиш, 1982). А в самом доме снимались небольшие эпизоды в фильмах:  “Место встречи изменить нельзя” (Станислав Говорухин, 1979), “Курьер” (Карен Шахназаров,1977). А уже на самой крыше еще в  середине 20-х годов и позже в 30-40х работал кинотеатр для жильцов дома.

     

В 1916 году, после того, как Крышу фактически покинула “Киночайка”  в когда-то  запланированной Нирнзее  “отдельной столовой над частью 9 этажа”  вместо “киношного”  павильона разместилось кафе “Крыша” с “Театром миниатюр с музыкой“. В мае 1916 года Московский предприниматель Александр Сергеев открывает на Крыше, как он указывал в сопроводительных документах  “Кофе-крышу”. В журнале “Сцена и арена” 24 июля 1916 был опубликован репортаж об открытии заведения: “На  крыше небоскреба Нирнзее (хотя дом уже принадлежал Дмитрию Рубинштейну – примечание mascara.org) в Большом Гнездгниковском переулке открыто кафе, первый день существования которого  был посвящен благотворительности. Весь сбор — в пользу трудовой помощи инвалидам войны. Новизна впечатлений, свой Нью-Йорк в Москве, привлекали немало народу, где под открытым тентом на сцене эстрады посетители присутствовали на концертной программе, состоящий из блестящих имен…..Сине-лиловая вечерняя даль Москвы, вышитая бисером огней, отдельными силуэтами высоких зданий, колокола, вырисовывавшиеся на янтарном фоне заката, свежесть вечернего ветра, высотой огражденного от пыли, яркие огни кафе и грандиозность крыши, нисколько на понятие “крыша” не похожей, а, скорее, напоминающая здание курзала в каком-нибудь не из самых последних западных курортов… Вид с крыши действительно грандиозен и великолепен…. ”.

В планах Сергеева было  и открытие “театра миниатюр с музыкой”, но вмешался “административный ресурс” – по требованию Московских властей опять-таки из-за требований пожарной безопасности уже в сентябре 1916 года “Кофе-крыша” была закрыта. А уже через год на Крыше Дома Нинрзее  располагались юнкера, пытавшие противостоять сторонникам Октябрьского переворота 1917 года. Стратегическая высота не помогла….

Но Крыша не “сдавалась”, и в 1921 году состоялось повторное открытие кафе “Крыша”. Это было время начала НЭПа, и предприниматель Жаров (?), воспользовавшись этой возможностью,  опять-таки планировал сопроводить свое заведение кабаре. Вот что писал в 1921 году журнал “Театральная Москва” : “Сад. Крыша. Большой Гнездниковский, 10, быв. Нирнзее. Ежедневные гуляния над Москвой. Кино на открытом воздухе. Кафе-ресторан под началом Жарова. В крытом павильоне с 12 часов ночи – кабаре с участием артистов Малого и Камерного театров. В случае ненастья игра в зарытом павильоне. Сад открыт с 6 вечера до 3-х часов ночи.”

Это фотография 1921- 1924 гг.  Можно прочитать на парапете 10 этажа рекламу – Ресторан, Кабаре, Кино. На Крыше среди кадок с небольшими кустами и деревцами, другими цветами, которые вместе образовывали своеобразный  садик, накрывались столы, играл оркестр, заработала опять смотровая площадка.

В 1924-1925 годах с окончанием НЭПа постепенно менялась и Кафе-ресторан. Вначале это стала столовая Моссельпрома, но, чуть позже “Кафе-столовая “Крыша””, которая, как и ресторан “Прага” на Арбате, была под ведомством Моссельпрома. Место по-прежнему было притягательным, как писала пресса: “Единственное место летом отдыха, где в центре города предоставляется возможность дышать горным воздухом и наслаждаться широким открытым горизонтом – незабываемые виды на Москву с птичьего полета – на Крыше. Подъем на лифтах с 5 часов вечера беспрерывно. Входная плата на Крышу с правом подъема 20 коп. Оркестр с 9 часов вечера. В закрытом зале и под открытым небом — кино”.

Но известных событий второй половины 30х годов и заселения на 7-ом этаже товарища Вышинского, идея архитектора об “отдельной столовой над частью 9 этажа” уже не вынесла. Крыша перестала кормить и жильцов, и гостей, и начала жить уже другой, не менее содержательной жизнью.

Фактически Крыша дома Нирнзее заменила проживающим в доме детям и их родителям двор.  Как такового своего двора у дома фактически не было и все свободное время, обычная детская  дворовая” жизнь” протекала именно на Крыше. Летом на крыше (и по длинным коридорам самого дома) катались на велосипедах и самокатах. Еще проектируя здание, Нирнзее предусмотрел создание на крыше площадки для катания на роликовых коньках. Он был не первый, кто предложил так использовать плоскую крышу: 4 годами раньше Федор Шехтель в своем особняке на Большой Садовой устроил скейтин-ринг, на котором развлекался на роликах и Маяковский, знакомый уже с семьей, Верой – дочерью Федора Шехтеля. Но Нирнзее первый реализовал такой проект площадки для катания на крыше “высотного” здания и на гораздо большей площади.  В одной из публикаций есть информация о железном мостике, соединявшем два крыла Дома, что создавало своеобразный круговой трек. Но в большинстве воспоминаний о таком железном мостике на Крыше не упоминается.

Зимой на Крыше заливался каток, старожилы вспоминают, что была снеготаялка и дворик зимой убирал, чистил каток. Летом Крышу озеленяли – как и раньше ставили ящика с цветами, а в кадках высаживали даже сирень.  Обустроили клуб, и возобновились и кинопоказы. Как и в обычном дворе, Крыша видела, как выбивают  ковры и сушат белье. В самом доме в Гнездниковском постепенно образовалось несколько детских садов. Был даже один частный на 5-6 человек —  больше было трудно разместить в маленьком квартире. Прогулки совершались и на Тверском бульваре и на Крыше, где была оборудована песочница. Дети постарше играли с мячом, который иногда  перелетал и через ограждения. Лифтеры отказывались возить “гонцов” – приходилось бегать и искать улетевший мяч.

На Крыше устраивались дворовые “чемпионаты” по футболу! Константин Есенин, сын Сергея Есенина и его второй супруги Зинаиды Райх, впоследствии жены Мейерхольда, вспоминал (сам Константин Есенин жил недалеко – в Брюсовом переулке): “…Особенно любил играть на крыше десятиэтажного дома в Большом Гнездниковском переулке. Это был самый высокий дом в Москве.  Когда-то во времена нэпа там была “”крыша-сад”: что-то вроде ресторана с варьете.  В начале же тридцатых голов на этой самой крыше царствовал футбол. Это был великий, великий, великий, как теперь иногда говорят, футбол. Разыгрывались никем не регулируемые и регламентируемые чемпионаты школ, переулков, дворов. Я до сих помню центральный матч того сезона, сезона 1932 года…  Помню, что пожертвовал ради него какой-то очень важной игрой на “Динамо”.  Еще бы. Играла сборная Брюсовского переулка с “хозяевами поля” – Гнездниковским переулком”.

Уже с самого начала войны в 1941 году на Крыше располагалась зенитная батарея, и чуть позже — наряд для салютов. Дому повезло – несмотря на то, что это было по-прежнему одно из самых высоких зданий,  Дом Нирнзее не пострадал во время бомбежек, и его крыша еще долгое время (почти до 80-х годов ) служила базой для геодезической вышки – на фотографиях хорошо виден этот главный триангуляционный знак для геодезических работ в Москве.

Что касается “отдельной столовой над частью 9 этажа”, то тут тоже произошли кардинальные изменения:  в меню стало предлагаться только одно угощение  —  “пища духовная”.  С середины 30-х годов в этом помещении разместилось издательство “Советский писатель”. Завсегдатаями “голубятни”, как прозвали этот 10-этаж на крыше тучереза сами писатели, стали  Маршак, Паустовский, Катаев, Олеша Симонов, Твардовский. Часто бывал и Пастернак, который издал несколько своих книг в издательстве “Советский писатель”. После отказа журналов “Знамя” и “Новый Мир”  в сентябре 1957 года в публикации романа “Доктор Живаго”, Гослитиздат в январе 1958 года, пытаясь препятствовать публикации романа за рубежом, заключает договор с Пастернаком на издание книги. В некоторых источникам упоминается, что рукопись (одна из) “Доктор Живаго” какое-то время находилась под этой “крышей” издательства  “Советского писателя”. Но фактическое  бездействия отечественных издателей  не остановили  автору выбора: первое издание “Доктора Живаго” состоялось в  ноябре 1958 все же на итальянском языке в Милане в издательстве Фельтринелли.

В 1974 году, когда “Советский писатель” переехал на Поварскую 11, помещение на крыше заняла редакция журнала “Вопросы литературы”, которое запросто именуют “Вопли”. Есть упоминания и о других редакциях, в разное время  поработавших в Доме Нирнзее:  издательствах “Гудок”, “Вечерние известия”, журналы “Россия”, “Литучеба”, “Огонек”, “Альманах библиофила”

Не только Крыша, но и сам Дом Нирнзее неразрывно связан с отечественной литературой, искусством. На первом этаже с 1921 по 1924 годы находилась московская контора издававшейся в Берлине газеты «Накануне». Газета, продолжившая “идеологическую линию” выпускавшегося  ранее в Праге (1921 г) сборника “Смена вех” и одноименного журнала, издававшегося в Париже (1921-1922 гг.), была направления на возвращение первой волны иммиграции.    Московскою контору “Накануне” в тучерезе часто посещали, сотрудничавшие с газетой многие  известные писатели, среди которых были:  С. Есенин,  М. Булгаков, К. Федин,  О. Мандельштам, М. Зощенко, В. Катаев. Примечательно, что именно в этом издательстве Булгаков (как, впрочем, и многое другие ) имен возможность публиковать свои журналистские очерки, которые  не пропускала уже советская цензура. Его незаурядный талант отметил, казалось бы, такой его антипод, как Алексей Толстой, который возглавлял литературное приложение издательства “Накануне”, он призывал Москвичей: “Шлите больше Булгакова”.

В Доме Нинрзее также одно время (до 1918 года) работа редакция журнала «Сине-Фоно», посвящённого «синематографии, говорящим машинам и фотографии». Это было первое издание в России, основанное еще в  1907 году, и посвященное исключительно кинематографу.

Не менее насыщена и история “жилого полуподвала” задуманного Нирнзее для жильцов своего дома. В начале 1915 года в это помещение, надо полагать соответствующим образом переоборудованное,  переместилась из Милютинского  переулка  театральная студия-кабаре «Летучая мышь».  Кабаре, или как еще стали именовать — театр миниатюр,  возник из шуточных представлений (как сейчас говорят, капустников) актеров Московского Художественного Театра. Поначалу это были “закрытые” для широкой публики, только для “своих” представления. Руководство взял на себя Никита Балиев, а основным спонсором этого проекта стал Николай Тарасов, состоятельный молодой человек, получивший богатое “нефтяное” наследство от отца.  К моменту переезда  в Дом Нинрзее  главного мецената “Летучей мыши” Николая Тарасова,  уже не было почти 5 лет: случился трагический любовный “многоугольник”, и Тарасов застрелился.  Кабаре “Летучая мышь” функционировало  уже как обычный театр, давая коммерческие представления для публики. Билеты были дорогими, но в новом зале была хорошо оборудована сцена, сам зал вмещал 350 человек, и работал буфет с дорогими винами. Оформление зала делал художник С. Ю. Судейкин.  “Летучая мышь” в то время была “знаковым” местом для театральной и художественной жизни Москвы, и газеты, освещая первые представления в новом зале, среди посетителей отметили Максима Горького. Сэр Роберт Брус Локкарт в своей книге “Моя Европа”  (Sir Robert Bruce Lockhart «My Europe» ) Лондон, 1952 г  вспоминает: “ В течение двух последних недель января 1915 года я прочел «Войну и мир» по-русски. Иногда я ходил на балет или в цирк с Вальполем. Я был с Гуто, когда впервые встретился с Горьким в «Летучей мыши» Никиты Балиева. В эти дни «Летучая мышь» была излюбленным местом литературной и артистической Москвы. Ее представления начинались не раньше окончания театральных представлений, и многие артисты и артистки появлялись там, чтобы поужинать, а также, чтобы посмотреть представление. В начале своего существования «Летучая мышь» была своего рода клубом Московского Художественного театра, а сам Балиев был членом Труппы, но оказался как артист не на высоте этой строгой школы”.

В начале 1922 года помещение театра в Гнездниковском переулке занимает кабаре  (театр миниатюр) «Кривой Джимми», в котором стали работать и некоторые оставшиеся еще в Москве артисты “Летучей мыши”.  Но уже 1 октября 1924 года в этом “жилом полуподвале”, как его задумывал Нирнзее, постановкой «Москва с точки зрения»  открывается и начинает свое существование “Театр сатиры”. Позже в разное время тут располагались и театральная экспериментальная студия Малого театра, созданная из выпускников школы 1932 года выпуска  — драматический театр под руководством Ф. Н. Каверина,  и цыганский театр «Ромэн» (с 1931 года ?), которым одно время руководил М. М. Яншин.  Нынче в зале в Гнездниковском переулке  располагается учебный театр ГИТИСа.

Помимо различных театров, издательств и киностудий, Дом Нирнзее уникален и своими жильцами и постояльцами,  которые оказали огромное влияние на Российское искусство.

Одним из первых постояльцев в 1914 году Дома Нирнзее стал Александр Яковлевич Таиров, чей Камерный театр располагался совсем близко, на противоположной стороне бульвара — Тверской бульвар, 23 (сейчас это Московский драматический театр им. А.С Пушкина ). Алиса Коонен (в последствии супруга Таирова) с теплотой вспоминала про эту квартиру в Гнездниковском: “Друзья Таирова  и я очень любили эту квартиру, мы часто собирались здесь на чаепития…” Однако уже 1918 году Таирову пришлось оставить всеми так любимую квартиру, которую ему обустроила (оформила) Александра Александровна  Экстер – художница (театра, кино) и  дизайнер, представитель русского авангарда, во многом сформировавшая и Московское направление “Арт-деко”. В 1918 году Дом Нирнзее облюбовали “товарищи” из другого, главным образом,  Московского направления —  “Моссоветовского”. Эти и другие новые “товарищи” из разных  “наркоматов” тогда  не церемонились (сейчас им приходится разные законы про инновацию придумывать J), и с энтузиазмом принялись заменять собой тот, старый “буржуазный” устой Дома. Так и Таиров, несмотря ни на что, был вынужден, в конце концов, покинуть свою квартиру, и “уплотнить” собой дом семьи актрисы Алисы Коонен.

Еще одним постояльцем Дома Нирнзее в 1915 (1914 ?) году стал Давид Давидович Бурлюк – один из основоположников направления футуризма и авангарда. С Давидом был очень близок Владимир Маяковский. Вот как он вспоминает: “Всегдашней любовью думаю о Бурлюке. Прекрасный друг. Мой действительный учитель. Бурлюк сделал меня поэтом”. Сам Маяковский не раз бывал в тучерезе, и даже некоторое время в 1915 году жил в квартире знакомой его матери, которая имела тут художественную студию.  Давид  Бурлюк всячески поддерживал  начинающих литераторов, артистов и художников – своих знакомых, а было их не мало. Он организовывал им гастроли по России, за что друзья и стали его именовать  «Дягилев русского авангарда». В 1918 г. после очередной гастрольной поезди он оказался в … Японии, а затем, в 1922 г. перебрался в США. Когда в 1956 г. он посещал СССР, и обсуждался вопрос оплаты его визита, Лиля Брик сказала: «Никакими тысячами нельзя оплатить Давиду те полтинники, которые он давал нищему, чтобы тот мог писать стихи, не голодая».

Скорее всего,  Давид Бурлюк  встречался в Доме Нирнзее и со своими знакомыми, единомышленниками  по объединению художников “Ослиный хвост”, которое отделилось в 1912 году от Общества художников “Бубновый валет”.

Дом Нирнзее с “Бубновым валетом” связывает еще одна история. В середине 40-х годов, после окончания Войны  при участии летчика, участника первого беспосадочного перелета Москва — Северный Полюс – Сан Джастино, Андрея Борисовича Юмашева в Доме Нирнзее получил студию Роберт Рафаилович  Фальк. Фальк и был еще в 1911 году одним из основателей объединения  художников “Бубновый валет”. Евгений Борисович Пастернак  — старший сын Бориса Пастернака и художницы Евгении Владимировны Лурье, первой жены писателя —  вспоминает: “У нас в доме устраивались рисовальные вечера, нанимали натурщицу, приходили рисовать разные люди. Так завязалось знакомство с летчиком и героем дальних перелетов Андреем Борисовичем Юмашевым, который вскоре после войны снял мастерскую в доме Нирнзее в Большом Гнездниковском переулке фактически для Роберта Рафаиловича Фалька, которого боготворил. Там изредка писал он сам, туда стала приходить мамочка, дружившая с Фальком еще со времени ученичества у него в классе во Вхутемасе. Тогда Фальк сделал мамин портрет серой акварелью, а из высокого окна мастерской мама написала пейзаж с крышами домов по Тверскому бульвару”. Фальк познакомился с Юмашевым еще в Париже (1936 г), где художник жил почти 10 лет, а годом позже во время  их совместного  “художественного” путешествия по Крыму и Средней Азии они часто вместе писали с натуры.

Знал Дом Нирнзее и другие примеры “художественного” заселения. Так художник и фотограф Александр Родченко, представляемый, в том числе и западными “кураторами” галерей и экспозиций  чуть ли не единственным “образцом” целого направления, не постеснялся сразу после Октябрьского переворота 1917 года проявить своеобразную “революционную”  инициативу.  Заручившись поддержкой Моссовета (который быстро взял “власть” в свои руки J) и нового коменданта Дома, он вселился в одну из квартир “бывших”, спешно покинувших Москву.  Возможно не без совета Родченко, который агитировал последовать своему примеру и других художников, Василий Кандинский некоторое время также проживал в тучерезе.

Дом Нирнзее имеет отношение (только ли косвенное ?) и к роману Булгакова “Мастер и Маргарита”. Именно в этом доме случилась встреча Михаила Афанасьевича с Еленой Сергеевной Шиловской (урожденной Нюренберг), ставшей его третьей женой. Все исследователи творчества мастера сходятся во  мнении, что она и послужила прообразом, вдохновила писателя при создании образа  Маргариты. Так или иначе, но именно в тучерезе, 28 февраля 1929 года Булгаков и Шиловская  встретились на блинах (на масляную, как было принято тогда говорить)  у их общих знакомых, супругов Моисеенко. Сохранилось достаточно много воспоминаний всех участников этой встречи: и самого Булкагова, и его супруги (второй) Любови Евгеньевны Белозерской,  с которой он и пришел к Моисеенко на блины, и Елены Сергеевны Шиловской и ее тогдашнего супруга. Все эти воспоминания сами по себе примечательны, и разные их нюансы, подмеченные авторами,  раскрывают глубину характеров и дают возможность прочувствовать драматизм этого и последующий событий.  Официально бракосочетание Михаила Афанасьевича и Елены Сергеевны состоялось только в 1932 году. В  архивах сохранилась записка Булгакова от 4 октября 1932 года режиссеру В.Г.Сахновскому на заседании художественного совета: “Секретно. Срочно. В 3 3/4 дня я венчаюсь в Загсе. Отпустите меня через 10 мину”.  Примечательно, что Елена Сергеевна официально расторгла свой брак только накануне —  3 октября 1932 г.

Булгаков несколько раз описывал сам Дом Нирнзее в своих произведениях: в очерке “сорок сороков”, в повести “Дьволиада”.  Он, безусловно, не раз бывал и на Крыше, и в театре, и на разных этажах, где он много публиковался в издательстве “Накануне” и в газете “Гудок”.  Но его отношение в Дому стало затем далеко неоднозначным: как пишет Елена Сергеевна  в одном из своих, судя по всему, поздних воспоминаний об их первой встрече, “<….>Булгаков, который почему-то решил, что в этот дом он не будет ходить”.

Возможно, это было связано с начавшимися очередными “изменениями” в Доме Нирнзее , которые не могли не сказаться на “атмосфере”, что безусловно и почувствовал Булгаков.

Дом Нирнзее знал на своем веку несколько хозяев.  Первым владельцем Дома  был сам архитектор и домовладелец Эрнст-Рихард Карлович Нирнзее. Но уже в 1915 году после начала Первой мировой Войны начались немецкие погромы, и  очевидные  притеснения немцев в России и Москве. Эрнст-Рихард Карлович, происходивший их немецкой семьи и прибывший в Москву из Польши, не ожидая ничего хорошего, стал продавить принадлежавшие ему доходные дома.  11 августа 1915 года “дом холостяков “ был удачно продан Дмитрию Леоновичу Рубинштейну за 2 миллиона 100 тысяч рублей. Рубинштейн, Петербуржский банкир, одно время имел знакомство с Распутиным. Были даже домыслы, которые  не находят документального подтверждения,  что, якобы, банкир проиграл Дом Распутину, который и стал его новым фактическим  владельцем. Сохранилось донесение  Московской охранки от 28 марта 1915 года, о пребывании Распутина (“Темный” – такая была его кличка в охранке !) в доме в Гнездниковском переулке, но это был не более чем 20 минутное пребывание. Видимо после этого в Москве и пошли слухи, что якобы Распутин лично снял “проклятие” с этого месте ! Но, как бы то ни было, вплоть до Октябрьских событий и даже много после них за домом в Гнездниковском переулке закрепилось все же имя “Дом Нирнзее

После Октябрьского переворота 1917 года дом был национализирован и формальным его владельцем стал Моссовет, который и начал заселять новых жильцов исходя из “революционной целесообразности”. Старые квартиранты, кто-то  “добровольно”, почувствовав неладное, покинули и дом и Россию,  а кто-то, как упомянутый выше режиссер Таиров, освобождали свои квадратные метры по “мандату”.  Уже в 1918 года тучерез получил новое название Четвертый Дом Моссовета, сокращенно – “Чедомос”. Помимо различных членов комитетов, комиссий и самого Московского Совета,  в Доме прописались и многочисленные сотрудники новых газет, врачи, педагоги, различные директора и прочие руководящие товарищи. Кто-то задерживался в Доме достаточно долго, как, например Директор завода АМО (позже ЗИС/ЗИЛ)  Иван Алексеевич Лихачев, а кто-то буквально на несколько месяцев, например,  комиссар почты и телеграфа Москвы  Вадим Николаевич Подбельский.

Постепенно к концу 20х годов сложился новый облик и жителей дома, и его своеобразная атмосфера. Работал домовый комитет, а с обитателем квартиры №716 Андреем Януарьевичем Вышинским  все  запросто здоровались, и вместе ездила в лифте. По воспоминаниям старожилов  тогда он много общался с соседями, мало чем отличался от других партийных деятелей. Любопытный факт из биографии Андрея  Янурьевича:  после февральских событий  1917 года, он был  назначен комиссаром милиции Якиманского района Москвы.  Во исполнение приказа своего руководства, нового министра юстиции Временного Правительства П. Н. Малянтовича, Вышинский издал свое “распоряжение о неукоснительном выполнении на вверенной ему территории приказа Временного правительства о розыске, аресте и предании суду, как немецкого шпиона, Ленина”. Вот так! Что называется, “думайте сами, решайте сами”.

И в 1920 году Вышинский в очередной раз поменял свою партийную “ориентацию” — из меньшевика он становится членом РКП(б), и назначается деканом кафедры экономического факультета Института народного хозяйства имени Плеханова. В 20-х  он и заселяется в Чедомос, выступая, помимо преподавательской деятельности, и как обвинитель на различных процессах. В 1929 году он  возглавил еще “только” Главное управление профессионального образования (Главпрофобр).

В конце 20х годов начались очередные перемены в Тучерезе. Вышинский  – уже прокурор РСФСР (затем СССР), главный Государственный обвинитель, постоянная охрана, и персональный лифт. И в самом Чедомосе появился “дух”  замкнутости и подозрительности, обитали Дома стали меньше общаться друг с другом, не говоря уже об общении в Государственным Обвинителем, по известным причинам стали часто меняться жильцы.  Сложившийся к началу 30х годов “личный состав” Дома обновился как минимум на треть, заселилось  новое “преданное”  поколение юристов и других проверенных “сотрудников”.  Стало отчетливо складываться своеобразное расслоение уже среди всего этого партийного “муравейника” : 7-ой этаж, на котором проживал Вышинский, стал мерилом “элитности” жильцов Дома. Как мало изменилось  с тех пор, разве что вместо номеров этажей теперь “они” названиями поселков “меряются”, кто ближе к …J.

С тех времен прошло уже достаточно лет, и чтобы объективно оценить происходящее сейчас в Доме Нирнзее  потребуется еще какое-то время. Жаль, что сейчас практически не возможно не то, что рассмотреть этот замечательный Дом,  но и просто  его заметить среди нового окружения. Но в любом случае, сам Дом, несмотря на свои деревянные перекрытия, как никак —  сибирская лиственница !, продолжает исправно нести свою службу в Москве.

     

Жаль, что пропали античные фигуры на фасаде 9-го этажа, жаль, что панно “Русалочка” так нещадно запачкано при очередных косметических ремонтах, жаль, что на Крыше уже нельзя играть в футбол….

А еще больше печали вызывает то, что до сих так и не удалось прояснить судьбу поистине выдающего архитектора, так много сделавшего для Москвы Эрнста-Рихард Карловича Нирнзее…

В США тоже был архитектор Niernsee!  Но звали его John Rudolph Niernsee, и жил он в 19 веке: 1814–1885 гг. Он эмигрировал  из Вены  в середине 19 века. Наш архитектор Нирнзее  и его брат  приехали  в Москву из Польши в самом конце 19 века, предположительно в 1898 году.  Любопытно, могли они быть как-то связаны с теми, Венскими Нинрзее ?

Личность Эрнста-Рихард Карловича Нирнзее окутана многими загадками: не известна точная дата его рождения, не удалось обнаружить ни одной (достоверно подтвержденной) его фотографии. В архивах обнаружены документы об окончании им московских строительных курсов М.К. Приорова в 1900, что дало возможность вести свою практику, и начать строить дома в Москве. Начиная с 1901 года Нирнзее спроектировал  для Москве более 40 сооружений!   А  его судьба самого архитектора после 1918 года  просто до сих не известна!

Но дом по-прежнему носит его имя – Дом Нинрзее!

PS. В заметке использованы материалы из книги “Дом Нирнзее”. Владимир Бессонов, Рашит Янгиров. Москва, 2012.